Я видел своего Ангела-Хранителя всего минут двадцать. Я даже разговаривал со своим Ангелом-Хранителем.
А началось все с того, что Мери (так мы называли Марину — Сашкину жену) родила.
Мы сидели в студии и «подбивали капитал», чтобы вечером попить пива, но денег хватало, как говорит Пятиэтажный, только душу растравить. А пить самогон никому не хотелось. Ден тарабанил пальцами по крышке стола и задумчиво рассматривал тлеющую сигарету. Он, как и все, был погружен в поиски альтернативного выхода из сложившейся ситуации, когда в студию ворвался запыхавшийся, счастливый Алекс.
— Я — папа! — заорал он с порога.
Ден перестал тарабанить пальцами по столу и на мгновение в помещении воцарилась полнейшая тишина.
Первым в происходящее въехал Сразу (его так прозвали за то, что он слишком часто употреблял это слово). Он эту тишину и разрушил.
— Наливай! — сказал он — Сразу поздравляю.
Все дружно заржали.
— А че это вы сразу ржете? — возмутился он. — У дитя, которое появляется на свет, нужно сразу глазки промыть.
Алекса поздравляли, хлопали по плечу, называли папашей. Словом, происходило то что и должно происходить в таких случаях. В конце концов, мы написали на листе ватмана «ТАК ДЕРЖАТЬ», купили цветы, воздушные шары и всей компанией отправились к родильному дому.
Наверное, в тот день все новоиспеченные мамы завидовали Маринке. Еще бы! Пятнадцать парней с цветами, плакатом, воздушными шарами пришли поздравить девушку, ставшую мамой. Разве к кому-нибудь еще в родильное отделение являлась такая разношерстная компания как наша? Когда она выглянула в окно, мы трижды проскандировали «ПОЗДРАВЛЯЕМ» и дружно отпустили свои воздушные шары в небо. Такого счастливого лица, как у Маринки, я, наверное, еще никогда ни у кого не видел.
Потом, у Алекса во дворе, была пьянка. Обсуждали событие, делились впечатлениями, толкали тосты. Алекс то и дело бегал домой за закуской или за очередной
бутылкой.
— А я сразу въехал! — кричал Сразу — Я сразу понял, что будет попойка!
С каждой новой бутылкой все присутствующие становились оживленнее, веселее, говорили все громче…
… И тут я понял, что чувствую себя не в своей тарелке. Мне было как-то не по себе среди этой не в меру веселой, не в меру шумной компании. Витька объяснял
Генке-Пароходу замысел своей новой рок-оперы (Витька, почему то, один среди всех нас ходил без клички). Пароход внимательно слушал, время от времени пьяно
кивая.
Алекс в очередной раз рассказывал Пятиэтажному и Неандертальцу как ему сообщили о том, что его жена родила девочку. Пузырь, Лохматый и Юпи вообще разговаривали
одновременно. Рыжий мирно спал на углу стола. Событие превратилось в обыкновенную попойку, а этого никто даже не заметил.
Я встал из-за стола и пошел прочь. Как ни странно, никто не обратил на меня никакого внимания.
Я брел по вечерним улицам и думал о том, что улыбка Ее Величества Жизни слишком часто превращается в ироничную ухмылку, а то и вовсе в оскал. В окнах домов уже вовсю горел свет, машины с шальной скоростью носились по трассе. Я, помню, еще подумал, что те, кто сидит внутри этих машин, наверное играют в догонялки со своей смертью. Мне вообще нельзя оставаться одному, когда я выпью, потому что иногда мой затуманенный алкоголем разум выдает «на-гора» бредовые идеи, которым мне очень трудно противоречить. И в тот день все было по уже знакомому сценарию.
Мысль об игре в догонялки со смертью постепенно трансформировалась в мысль о собственной смерти и, до конца не понимая что делаю, я шагнул на трассу. Я сделал всего
один шаг, как кто-то схватил меня за руку и рывком вернул на тротуар. Это была девчонка лет семнадцати.
— Ты что, сдурел!? — спросила она.
— Может быть. — безразлично согласился я, освобождая рукав куртки от ее цепкой руки и пытаясь вновь шагнуть на трассу.
Но она вцепилась в мою руку так крепко, что моя попытка не удалась. Я посмотрел на нее — перепуганное лицо, короткая стрижка «под мальчика», тонкие губы — и
попросил:
— Отпусти меня, а?
Она смотрела на меня как на сумасшедшего. Да я в тот момент и был сумасшедшим. Легкий ветерок смешно шевелил ее челку.
— Тебя же задавят.
— Да — согласился я. — А разве должно быть иначе?
Она стояла, вцепившись рукой в мою куртку, и не знала что ответить. Мы так простояли, наверное, минут пять и я понял, что никуда она меня не отпустит.
— Зачем это тебе? — спросил я наконец.
— Пойдем отсюда, а? — с мольбой в голосе произнесла она и потянула меня за рукав, который боялась выпустить из своей руки.
Я молча пошел за ней. Мы шли так минут десять — она держала меня за рукав, а я покорно шел следом, не спрашивая куда, и зачем мы идем. Потом я остановился и сказал:
— Все. Меня попустило.
Она недоверчиво взглянула на меня.
— Точно?
— Честное пионерское — сказал я. И пояснил — Меня в комсомольцы не приняли.
Она улыбнулась и разжала свою руку, сжимавшую рукав моей куртки.
— Ну слава Богу. Я тогда пойду?
Я стоял молча.
— Ну, пока — она пошла к светофору и остановилась на краю тротуара, дожидаясь, когда загорится зеленый свет.
А я стоял и смотрел ей вслед. Желтый огонек сменился зеленым, она оглянулась, помахала мне рукой и шагнула на трассу.
Я даже не успел понять, откуда он появился. Он словно вырвался из другого измерения прямо на этот перекресток. Раздался визг покрышек, затем глухой удар. Я видел, как ее тело, подскочив в воздух, упало на крышу автомобиля и скатилось на асфальт.
Когда мы ехали в машине скорой помощи, она смотрела на меня полными боли глазами и пыталась что-то сказать. Но вместо слов из ее горла вырывался только хрип да кровавая пена. Иногда, во сне, я вновь сижу в машине скорой помощи и могу прочесть вопрос в ее глазах. Она спрашивает меня: «Кто будет хранить Ангела-Хранителя?» Но я не знаю, что ей ответить, даже спустя два года после ее смерти.
